Франкон мельком бросил взгляд на игравшего у огня с собакой подростка, сына Роберта и Беатриссы, принца Гуго. Он был одет по-домашнему — в холщовую тунику и узкие штаны. Так же просто были одеты и сидевшие за столом, кроме любившего рядиться Герберта Вермандуа, да еще, пожалуй, невесты. Но ее можно было понять. Ее яркое желтое платье и мерцавшая крупными каменьями золотая гривна вокруг тонкой шейки явно были надеты, чтобы понравиться Раулю.

Церемония обетов и обмена кольцами, по-видимому, уже произошла, и юная Эмма Парижская с удовольствием разглядывала сверкающее кольцо на безымянном пальце. На Франкона глянула лишь мельком, что-то ласково говорила лениво улыбавшемуся жениху. Он ей явно нравился, и лишь когда Франкон рассыпался в цветистых поздравлениях, соизволила улыбнуться и ему.

«Красивая девочка, — подумал Франкон. — Выглядит моложе своих лет, почти как подросток, хотя ровесница Эммы, и ей, должно быть, уже лет двадцать».

Когда герцогиня Беатрисса велела ей и Гуго идти почивать, на лице невесты появилось совсем по-детски капризное выражение. Она глянула на отца, потом на жениха, но, поняв, что их сейчас интересует только тучный епископ, покорно покинула зал.

Франкон занял оставленное для него место за столом, обменялся несколькими любезными фразами с гостями Роберта. Помимо самого герцога, Герберта Вермандуа и Рауля Бургундского, на обручении присутствовали ближайший советник Роберта аббат Далмации — тучный монах, с аппетитом обгладывающий кость; благочестивый епископ Шартрский с прокушенной рукой, зябко кутающийся в вышитую пелерину, явно чувствовавший себя неважно. На Франкона он глянул угрюмо, хотя его широкий, собранный в хмурые складки лоб с глубокой бороздой словно навсегда припечатал к его лицу выражение мрачной, почти злой озабоченности.

Подле благочестивого епископа Франкон с невольным удивлением заметил Эбля Пуатье, человека из явно чуждого Роберту клана — красивого мужчину, непринужденно развалившегося в кресле и небрежно кормившего из рук рослую рыжую борзую. Тот поймал пристальный взгляд епископа Руанского, улыбнулся, чуть скривив рот. Улыбка вышла едва ли не презрительная, нехорошая.

Франкон поспешил отвести взгляд. Наблюдал, как кухари поднесли вертел куропаток прямо с огня, пряно пахнущий острыми приправами. Кравчий открыл новый бочонок вина. Девушка-рабыня спешно убрала со стола объедки. Эбль не преминул игриво, но ощутимо шлепнуть ее пониже спины.

Герцогиня Беатрисе чуть нахмурилась. Она всегда любила благочестивые манеры и сейчас была покороблена поведением Эбля. Но герцог Роберт успокаивающе улыбнулся жене, взял со стола чашу, звякнул перстнями о ее чеканный край. Другие тоже выпили, однако Франкон отметил, что ни один из сидевших за столом не был во хмелю, наоборот, они напряженно следили за ним. Франкона разбирало любопытство, но он никак его не проявлял. Изящно ополоснув в поднесенном слугой тазу пальцы, стал разламывать куропатку;

— Отменно, отменно, — похвалил он стряпню. — Немного лишне добавлено перца, но вполне вкусно.

От епископа не ускользнуло, что присевший к столу Ги Анжуйский единственный, кто проявляет нетерпение и напряженно глядит на греющего в ладонях чашу с вином герцога. Итак, сделал вывод Франков, вызвали его в связи с каким-то решением именно герцога, а тот достаточно благороден, чтобы дать руанскому прелату спокойно поужинать.

Однако первым заговорил Эбль из Пуатье.

— Вы всех нас удивили сегодняшней речью. Кто бы мог подумать, что вы желаете гибели своему благодетелю — язычнику Роллону?!

— Весьма прискорбно, что вы превратно меня поняли… — с досадой, прожевывая мясо, заметил Франкон. — Все, о чем я пекусь, так это о приобщении правителя Нормандии, а с ним и его подданных, к сонму христиан. Гибель же Ролло, — упаси Господи, — только повлечет за собой анархию в Нормандии, и тогда все эти языческие князьки вновь примутся совершать набеги на христиан.

— Послушать вас, так Ролло едва ли не защитник франков, — фыркнул Герберт Вермандуа.

— И в какой-то мере это так, — похрустывая жареным крылышком, кивнул Франкон. — Возможно, звучит парадоксально, но именно он удерживает язычников, хотя и до того часа, пока сам не прикажет — ату! Но до того у франков есть время для объединения. Прискорбно лишь, что они не желают воспользоваться подобным шансом.

— Насколько учит нас опыт, — медленно начал бургундец Рауль, — ни одно объединение франков против северян не имело за собой успеха.

— Вы еще вспомните, что норманны — это бич Божий, — хмыкнул Франкон. — Ваш отец, благородный господин, получил прозвище Заступника лишь потому, что отбил норманнов, но никак не изгнал их. Хотя и мог.

— Он изгнал их из Бургундии!

— То-то и оно. Каждый из франкских сеньоров печется лишь о своих владениях, но с удовольствием слушает рассказы, как норманны громили соседей.

Эбль Пуатье вдруг громко расхохотался.

— Интересно, как бы Роллон отнесся к вашим подстрекательствам? Вы только что хвалили его, но вы же желаете, чтобы мы разгромили и уничтожили его. И при этом утверждаете, что хотите лишь спасти его душу от геенны огненной.

Франкон был слишком занят едой, чтобы сразу ответить, и епископ Шартрский Гвальтельм имел время вставить:

— В Священном Писании сказано — побеждай зло добром. Вы же призываете нас к войне, и неизвестно: не с подачки ли это Роллона вы провоцируете новую резню, или же искренне радеете о погибели вождя норманнов.

Франкон перестал жевать и в упор поглядел на епископа.

— А кто вам сказал, что франкам под силу победить Ролло? Вот ослабить его, вынудить к принятию своих условий — вот для этого стоит рискнуть. Пока он не объединил всех норманнов, и тогда уже будет поздно.

— Но вы-то у себя, в Нормандии, лишь богатеете из-за набегов, — заметил наконец оторвавшийся от кости воин-аббат Далмации. — . Или вам мало — и вы желаете новой войны, чтобы новые обозы с награбленным добром прибыли в Руан и ваш благодетель Роллон или же его языческая супруга-христианка принесли новые пожертвования на соборы своей столицы.

«Они мелют просто чушь, — с досадой подумал Франкон, — однако, несомненно, хотят испытать меня, дабы заручиться поддержкой».

— Вам нечего оскорблять меня недоверием, — глядя по очереди на присутствующих, заметил он. — Я франк, и мне горестно знать, что мои соотечественники терпят поражения в войнах с норманнами. Однако я продолжаю утверждать, что этих завоевателей лучше иметь в союзниках, ибо их власть укоренилась, но союз с ними возможен лишь на условиях, что вы начнете воспринимать их как равную силу, а не как неприятелей, с какими вас примиряет лишь бессилие.

На красивом лице Эбля появилось яростное выражение.

— Крест честной! Да этот поп просто издевается над нами! Морочит нам голову, то мечтая об объединении сил против норманнов, то утверждая, что все мы не чета его Роллону.